Сегодня день рождения у Валерия Ободзинского.
Роясь в поисках материала о нём, я нашёл вот такой любопытный пост (взято здесь)
Перепечатываю его с минимальными сокращениями. А официальную биографию выдающегося (без малейшего преувеличения!) певца вы легко найдёте и сами.
Все просто получилось – начал я вспоминать о Пахмутовой. Стал перебирать ее песни в фонотеке. Наткнулся на “Мелодию”. Ту самую, с которой Магомаев всю Европу на уши поставил. И наткнулся на ее первый вариант. В исполнении Валерия Ободзинского. Вспомнились старые сплетни. О том, что песня эта изначально писалась под Ободзинского. Который должен был повезти ее в Польшу, в город Зелена Гура, на фестиваль советской песни (был такой постоянно действующий фестиваль в Польше, да), и повергнуть поляков и примкнувших к ним восточных европейцев в шок и трепет. Песня была записана в единственной тогда музыкальной студии звукозаписи на Качалова, и предоставлена для прослушивание лучшим знатокам популярной музыки – в ЦК КПСС и Министерство культуры. Откуда и пришел немедленный и сокрушительный разнос. Песню признали негодной для международной презентации, а Ободзинского навеки отлучили от массовой публики.
(Песню можете услышать ниже в подборке наиболее известных записей Ободзинского. - Г.М.)
Вот так и закрылась судьба прекрасного, не в пример нынешним, певца. Фурцева признала его “вызывающим жалость”, партия назначила евреем, Пахмутова назвала его голос “слащавым” (а позже, в 90-х, стала раскручивать певца Юлиана. Вот уж где слащавости – на десятерых! Но, правда, и слух с голосом присутствовал, что было – то было). Пресса тут же прилепила ему ярлыки “курортного вокалиста” (а Ободзинский действительно капитально зарабатывал на круизных судах маршрута “Одесса – Батуми – Одесса”), “низкопробного” и даже “безвкусного”. Ну, не пел Ободзинский о любви к Ленину. Да и голос не позволял. Не партийный у него был голос, а… “ласковый”, как одна слушательница после концерта сказала. Размазывая слезы по лицу. Такая вот нетипичная оценка вокальных данных – “ласковый”… А нашим людям, замордованным каждой, пробравшейся в Кремль, властью, этой вот ласки как раз и не хватало никогда. Поэтому любили Ободзинского неистово. Несмотря на полное отсутствие эфиров, ругачие публикации и не очень сильные вокальные данные. Аншлаги сопровождали его везде и всегда. Слава была оглушительной и безоговорочной. Его носили на руках, и в деньгах он купался просто. Но официально… Официально его не существовало как бы. И он ответил власти так, как всегда отвечает артист на непризнание – запил. А позже и на таблетки сел. Убедительно сел, нипадецки. Плотно сел. На долгие годы. Во второй половине 90-х медики его вернули в работоспособное состояние, и он даже пару раз засветился на “ящике”. Потолстевший, обрюзгший, оплывший… Даже жалость вызвал своим внешним видом. Пока не запел. А как запел, стало ясно, что “талант не пропьешь”. Голос остался тем же – чистым и светлым. И нифига не партийным. Он даже альбом новый записал, со своими версиями песен Вертинского. Но… Альбом “не прозвучал” так, как хотелось бы, позже сказались “старые подвиги”, и Валерий Ободзинский заболел и как-то неожиданно быстро умер. В возрасте 55-ти лет. Как я это уже сейчас понимаю, далеко не в том возрасте, когда надо умирать. Похоронен в Москве. На Ваганьковском, кстати. Там, где хоронят тех, кто был любим народом. В отличие от Новодевичьего, на котором лежат любимцы власти.
Роясь в поисках материала о нём, я нашёл вот такой любопытный пост (взято здесь)
Все просто получилось – начал я вспоминать о Пахмутовой. Стал перебирать ее песни в фонотеке. Наткнулся на “Мелодию”. Ту самую, с которой Магомаев всю Европу на уши поставил. И наткнулся на ее первый вариант. В исполнении Валерия Ободзинского. Вспомнились старые сплетни. О том, что песня эта изначально писалась под Ободзинского. Который должен был повезти ее в Польшу, в город Зелена Гура, на фестиваль советской песни (был такой постоянно действующий фестиваль в Польше, да), и повергнуть поляков и примкнувших к ним восточных европейцев в шок и трепет. Песня была записана в единственной тогда музыкальной студии звукозаписи на Качалова, и предоставлена для прослушивание лучшим знатокам популярной музыки – в ЦК КПСС и Министерство культуры. Откуда и пришел немедленный и сокрушительный разнос. Песню признали негодной для международной презентации, а Ободзинского навеки отлучили от массовой публики.
(Песню можете услышать ниже в подборке наиболее известных записей Ободзинского. - Г.М.)
Могу себе представить впечатление тех, кто сейчас такую версию впервые слушал. Отличается, да? Причем сильно. И это неудивительно. Позже из замечаний руководящих товарищей были сделаны правильные выводы, песню отдали Магомаеву, аранжировку ужесточили, симфонизировали, добавили металла и монументальности, и в Польше она прозвучала так, что поляки реально рыдали. Я не преувеличиваю, я запись архивную видел. Рыдали так, как будто это не Магомаев пел про любовь, а трубы Апокалипсиса сзывали всех на последний разбор полетов. Из нежной акварельки для тенора песню превратили в хэви-симфо-трэш для баритона. Кстати, о баритонах и тенорах…
Вот если кто займется историей вопроса, то с удивлением обнаружит, что теноров на советской эстраде не было. Вообще. В опере – были, целых два “золотых тенора”, – Лемешев и Козловский, и несколько тенорочков пониже рангом. В патриотическом официозе были – солисты хора Краснознаменного ансамбля им. Александрова, к примеру, традиционно о любви к Родине пели тенором. На контрасте с громыхающим, как танковая колонна, бэком. А на эстраде – НИ ОДНОГО. Говорят, что тогдашний министр культуры СССР госпожа товарищ Фурцева как-то сказала, что советская песня должна вселять уверенность, а не жалость вызывать. Чем открыла дорогу к широкой публике исключительно басам и баритонам. Долгое время мужская часть советской эстрады пела исключительно баритоном. Вот вспомните для смеха любого “советского эстрадного певца”, на выбор! В кого ни ткни – попадешь в баритон. Ну вот навскидку, любого! А? Вспомнили? И чем пел? Ну?! 
И не просто пел. А в результате консерваторского образования и профессиональной постановки голоса. Мы тут уже говорили на эту тему, вспоминая Юрия Гуляева и того же Магомаева, которые после записи эстрадного хита ехали в оперу и работали там спектакль, а то и два. Гуляев вообще солистом Большого театра на постоянной основе работал, партию Онегина пел. И Фигаро в “Севильском цирюльнике”. У меня еще до сих пор где-то валяется пластинка с “Фаустом”, где Валентина поет Гуляев. Нехило, да? А у Ободзинского никакого образования не было. Вообще. В принципе. Послевоенное детство, какие нафиг консерватории. Только голос и талант. За что навеки получил обидный для профессионала лейбл “самодеятельного певца”. К тому же какой-то высокопоставленный партийный работник, услышав об “Ободзинском из Одессы”, отрезал – “Чтобы духу его на радио не было. Хватит нам Иосифа Кобзона, нечего на эстраде гетто собирать”. И сколько его ни убеждали в том, что Валерий – ну ни разу не еврей, и поет вообще в Сибири, в Томской филармонии, не помогло. Если “Ободзинский из Одессы”, то все, дальше можете не продолжать. Назначается евреем. Точка.
Вот так и закрылась судьба прекрасного, не в пример нынешним, певца. Фурцева признала его “вызывающим жалость”, партия назначила евреем, Пахмутова назвала его голос “слащавым” (а позже, в 90-х, стала раскручивать певца Юлиана. Вот уж где слащавости – на десятерых! Но, правда, и слух с голосом присутствовал, что было – то было). Пресса тут же прилепила ему ярлыки “курортного вокалиста” (а Ободзинский действительно капитально зарабатывал на круизных судах маршрута “Одесса – Батуми – Одесса”), “низкопробного” и даже “безвкусного”. Ну, не пел Ободзинский о любви к Ленину. Да и голос не позволял. Не партийный у него был голос, а… “ласковый”, как одна слушательница после концерта сказала. Размазывая слезы по лицу. Такая вот нетипичная оценка вокальных данных – “ласковый”… А нашим людям, замордованным каждой, пробравшейся в Кремль, властью, этой вот ласки как раз и не хватало никогда. Поэтому любили Ободзинского неистово. Несмотря на полное отсутствие эфиров, ругачие публикации и не очень сильные вокальные данные. Аншлаги сопровождали его везде и всегда. Слава была оглушительной и безоговорочной. Его носили на руках, и в деньгах он купался просто. Но официально… Официально его не существовало как бы. И он ответил власти так, как всегда отвечает артист на непризнание – запил. А позже и на таблетки сел. Убедительно сел, нипадецки. Плотно сел. На долгие годы. Во второй половине 90-х медики его вернули в работоспособное состояние, и он даже пару раз засветился на “ящике”. Потолстевший, обрюзгший, оплывший… Даже жалость вызвал своим внешним видом. Пока не запел. А как запел, стало ясно, что “талант не пропьешь”. Голос остался тем же – чистым и светлым. И нифига не партийным. Он даже альбом новый записал, со своими версиями песен Вертинского. Но… Альбом “не прозвучал” так, как хотелось бы, позже сказались “старые подвиги”, и Валерий Ободзинский заболел и как-то неожиданно быстро умер. В возрасте 55-ти лет. Как я это уже сейчас понимаю, далеко не в том возрасте, когда надо умирать. Похоронен в Москве. На Ваганьковском, кстати. Там, где хоронят тех, кто был любим народом. В отличие от Новодевичьего, на котором лежат любимцы власти.
Комментариев нет:
Отправить комментарий